Ничего от сделки той, Быченок не терял. Впереди светлым маяком горел ожидаемый авторитет и возврат уважения. Потерять легко, но восстановить всё-таки можно. Молодая ведьма обещала успех. И Быченок в него как-то поверил. Других то вариантов и не имелось. Потому, в числе прочих дел, замотивированный Толян успел заскочить в бассейн и узнать о часах работы и доступности билета на утренний час. Там, не отходя от кассы его заставили посчитать деньги и убедили купить резиновую шапочку для плавания за тридцать пять копеек. Без шапочки к воде не допускали.
С гостиницей дела обстояли сложнее. Места для приезжих, и то с определёнными условиями. Официально снять номер жителю своего города, невозможно. Человек должен жить в ячейке общества, в семье, а не блудить по номерам с кем попало. Однако известно, что жизнь и закон не всегда гармоничны друг к другу. Случаются оказии.
Мир таллинских гостиниц особый, не всегда простому человеку понятный. Своего рода, матрица: своя система и собственный обособленный распорядок на прибыль, как, впрочем и в иных местах обслуживания, будь то рестораны, магазины или продовольственные базы. Люди подбираются сюда и в радиус, продвинутые, умеющие заработать не только за зарплату. Даже Быченку, умеющему проворачивать сомнительные дела на своём уровне, казалась эта система порочной и в корне не правильной. Порой задаваясь вопросами, старлей успокаивал себя тем, что оно везде так. Работяги вкалывают на заводах, в шахтах и в полях, получают честные деньги, другой же, мутный по натуре люд, склонен к мелкой спекуляции и гешефтам. В буржуйском мире не иначе. У них там коррупции и грязи расцветает с лихвой и в открытую, гниёт всё давно и по полной. У нас же, управляют, локализуют процессы и методы есть. Сомнительные. Но лучше, чем распустить эту порочность вконец, или наоборот прижать до сугробов и колодок исправительных лагерей, изломать судьбы родным, близким и детям. Да и потом, допускают, значит так кому-то и где-то нужно. Опять же, перестройку затеяли не просто так. Наведут порядок.
Толян и сам был из сивой породы, своего не упускал и руку грел до недавнего, как мог. Но всему хорошему наплывает буй. Где-то внутри, и не редко перед сном, с ним разговаривал голос совести, и от того-то хотелось, как и Аускюла, пойти в церковь. Только вместо церкви имелась собственная земля и элементы, кто топчет её без аккуратности и несравненно хуже самого Быченка. Во всех отношениях.
Итак, гостиница «Кунгла»! Проникнуть и остаться на ночь в номере 414. Головоломку возможно решить лишь на месте. Потому, Быченок, для начала поспешил нанести туда первый ознакомительный визит. Попасть внутрь, труд не велик, тяжелее удержаться до утра. Причин войти, может быть несколько. Например, поход в залы местного общепита. Если вечером имелись проблемы с местами, то в дневное время, настроение к посетителям, в ресторане, и кафе становилось гостеприимным.
Директор там, человек на своём месте. Некий Ганихин Анатолий Кириллович. Лично, Быченок знаком с товарищем не был, но слышал, что родом тот из Сибири и воевал против фашизма. Однако, настораживало и подавало мало пока слышный сигнал тревоги, то обстоятельство, что Ганихин в прошлом был начальником штаба МВД ЭССР, и в звании полковника милиции.
Как бы ему, Быченку не пачкануться в этой, как на зло, «Кунгла».
Отель бочиной своей принадлежит улице имени Ломоносова, другая же сторона развёрнута к дороге Крейцвальда. Место относительно других постоялых дворов спокойное и безопасное. Ранжируется отель особым списком. Первыми идут: «Виру», «Олимпия», «Таллин», затем только «Кунгла», и ниже все остальные. Туристическая означает, что работает она в основном с группами по годовому плану. Возможность манёвров минимальна и только по чрезвычайным обстоятельствам. Для некоторых организаций бронь. Если не востребована, могут вселить кого-то случайного. Однако и тут не всё просто. Если иностранцы, то только из дружественных стран. Остальным предложат городские небоскрёбы. На первом этаже имеются пара двухкомнатных номеров люкс, все остальные жилые соты начинаются со второго этажа выше. У каждого, своё распределение. Снизу и по четвёртый этаж заселяют поляков, венгров, граждан из Чехословакии и ГДР. Ещё, по профсоюзным путёвкам в пятницу заезд финских групп. С пятого по седьмой этаж, — советские профсоюзы отовсюду, вплоть до Камчатки и Средней Азии. По причинам понятным, элитные фарцовщики презирали работать у «Кунгла», а проститутка появлялась только одна, и то, скорее не из-за денег, а от любви к искусству. Пригляд за заведением имелся, однако спецслужба, а сокращённо, просто СС, орган чрезвычайный и полномочный, отчитывался лишь нашему министру МВД, да начальнику УВД. Представлена структура в гостинице только одним сотрудником. «Кунгла» не считается горячей линией фронта, и основные дела происходят ни здесь, а на иных флангах: в «Олимпии» и «Виру». Различная шелупонь тут всё же иногда появляется.
Быченок прокручивал эти знания приближаясь аллеями Пионерского парка. Резиновая и смешная шапочка для бассейна, свёрнута и упрятана в карман брюк.
В «Кунгла» имелся неплохой бар. Старлей бывал тут раньше. Закрученная лестница манила в глубь, ниже уровня асфальта. Но заведение открывало двери лишь с четырёх дня. До девяти вход бесплатный, потом по билетам.
Через вестибюль, мимо швейцара, почтенного дядю с военной выправкой, Быченок проследовал в кафе. Вытянутый зал с окнами на парк. Обслуживание у стойки. Берёшь что надо на поднос, проходишь кассира и садишься за столик. В конце помещения, полустеклянная дверь и проход в ресторан. Однако днём работает как столовка. Для путёвочных туристов по талонам, остальным общая очередь. Комплексный обед, рубль, но меню им не ограничено.
План такой, что прежде осмотреться, прислушаться к обстановке. Тронул прейскурант. За соседним столиком две дамочки. По виду, служащие. Вышли на обед с предприятия, а может подруги давние, встретились новости обсудить.
— Таня, давай вот эскалопы. Они объедение тут! – вполне искренне доверилась барышня подруге.
— А как, если бефстроганов с хлебушком?
— Я, только за эскалоп, — гнула Танина подруга.
Почему бы и нет? Позиция настойчивой девушки склонила к решению Быченка. Но заказать не получилось.
Резко, едино-моментно, нахлынул волной и прошиб невероятный дзен: то чувство, будто сидел он вот так здесь, раньше. Много сотен раз. И вот девушка эта, Таня, и та, неизвестная, что выбрала эскалоп…. И мелодия эта вот, где «…Ап, и тигры у ног моих сели…» и легкая светомузыка, и вон тот парень в белой рубашке и с бабочкой, и те шахматисты, что за два столика дальше… А еще, в этом странном и разбудившем толчке, в когнитивном фрагменте бытия, внезапно грохнувшем по голове и рассудку событиями, было нечто иное… Быченок прибывал явно ни здесь, а в некой капсуле времени, в особом саркофаге, где все вокруг, да и он сам, вдруг превратились в кем-то смотренный из другого времени фильм, старую кинопленку, но сейчас такую живую и настоящую. Однако, настоящую ли? Миг, и всё не так, будто человек попал внутрь механической шкатулки с секретом. Движения статистов будто по плану. По заранее написанному сценарию. Вот, сейчас слетит из рук кельнера отполированный бокал и разлетится на сотни осколков. Вот, отвернут взгляды от доски с фигурами оба шахматиста. В одном он, совершенно случайно узнал Эдгара Сависаара. Сейчас все действо разожмётся, как пружина и закрутится вновь. Вернется реальность. Но кинопленка тянулась. Быченок глядел как будто из другого пространства, из будущего и с пониманием, что всё вокруг и он сам, это прошлое, оно уже было давным-давно, происходило так очень много раз. И внимание к проекции магнитит так, что зритель позабыл о далеком, и настоящем. Он смотрел на этот, будто в жестоком аттракционе выстроенный зал, как на ретроспективный показ минувшего, как на музей с ожившими фигурами из механической шкатулки с секретом, у которых кожа из воска, или податливого силикона, или иной там хрени. Он мог наблюдать за всем этим, и как-то по-особому оценить, будто давно ускользнувший в прошлое эффект, тень, момент, который никак невозможно теперь вернуть и пережить заново. Однако, вполне доступно сымитировать, провертеть этакой магнитной плёнкой на проекторе реальности. А это стало теперь безумно важно, проживать его вновь и вновь. И остаётся лишь только крутить момент в памяти раз за разом, перестраивая на новый виток иголку проигрывателя в этой вот, в странной кабине для просмотра и с полным погружением. Эмулируемая реальность! Этот ритм, шлягер, а фоном, печальный официант с совочком и щёткой в руках, скребущий с пола осколки, и те изумлённые игроки. Сависаар занес уже руку и выставит ход конём. Девушка тянущая приборы к куску мяса на тарелке… Мазнувшая по лицу и застывшая на мгновение лучом светомузыкальная лампа…А действия все эти будто заранее отрепетированы много-много раз, повторены, отмотаны назад и заново, сцеплены на самих себя, на пугающее и страшное начало…
И еще…
Да, было тут что-то еще, совсем уж непомерное, удивительное. Это мысль, истина, которая вот накроет его сейчас своей догадкой и правдой, раскроет суть происходящего на самом настоящем деле, вывернет в ту реальность и нанесёт непоправимые уже для вечности знания. Драматичные и возводящие на иной уровень, на уровень того, кто ведает абсолютно всё, кто способен вот так пропутешествовать сквозь время и пространство, и увидеть мир вокруг его глазами, зрением Быченка, ставшим на секунды эти, марионеткой, и взглядом своим, включая ретрансляционную, непонятную для себя самого, нейронную сеть. Он выдает куда-то во вне, картинку с объективов глаз, а с других рецепторов: запахи, цвета, ощущения пространства и глубины… Пережить это всё, — единственный способ, для озарения и обретения подлинной истины, для разгадки всех секретов. Вот сейчас, усилие, и Быченок сломает иллюзию, переборет волю оператора и сам окажется им… Картинку повело, закружилась голова, как от удара высокого давления, будто от декомпрессии нежданной. Носом и из ушей пошли тонкие полоски крови. Что такое? Какой же там год? Что за место? Вот уже…
Его позвали.
— Толян, ты что ли? – голос весёлый и удивлённый одновременно.
Развернулся. Товарищ при погонах сержанта. – Ну, не узнал? – продолжил коллега. – Я это, Солдатов! Ну…
— Руся? Ты, правда? – хрипнул Быченок. Не слушались ещё голосовые связки. Но наваждение отливом подалось назад, уже рассеивался морок. Он как прежде, здесь и сейчас, в самом настоящем мире. Вот же, играет музыка, посетители отдыхают, всё взаправду…
— Узнал! Я конечно! Ты же в нашей роте служил. Потом, в нымку[1] свалил, красавчик. Я присяду?
Перевёл дух. Кивнул головой коллеге.
И верно, начинал милицейскую жизнь Быченок в батальоне, затем школа милиции, потом участок, и позднее, мясокомбинат неладный. Но вот начало это, живительный исток, — батальон, — помнил он с особой теплотой, с грустью и даже где-то с любовью. Объяснить это в двух словах не легко, да и не к месту.
— Как ты, Толян? Где сейчас?
— Участковый на Каламая. –Возвращался голос, — А ты, Руся тут чего?
— Так пост здесь у нас! У гостинок опять их ввели. Хотя, место тихое, периферия. А ты, молодец, Толян! Лучший мент на районе поди! – Руся плыл в улыбке.
Подкалывает что ли? Неужели, слухи о подвигах ползут…
— С чего бы… — буркнул офицер.
— Ладно тебе! Я же помню всё. Ничего хорошего не забыл! Подвиги, они ведь и из малых дел ткутся. Ну, вроде, не заметных поначалу, как, впрочем, и пакости. Ребёныша того, Толька помнишь? Это вот и есть подвиг! Чело-вечность!
И правда, был случай. Привезли раз, в отдел младенца, подкидыша. Весь обосранный с ног до головы, воняет жуть. Народ что был, нос воротит и всё мимо. Отделовские дамы тоже. Зачем тут это ещё? Младенец орёт как резаный. И только Быченок, ибо кто, если ни он, схватил и унёс в мужской туалет. Там отмыл под холодной водой, потому что, другой нет и не было, завернул в свою запасную рубашку и принёс успокоившегося обратно. Все смотрели на него с удивлением и восторгом, а Быченок лишь улыбнулся смущённо и произнёс: — Так вот, карапузики…
Неприятности, это же всё намного позже. В милиции работают прожорливые и на грех, и на добродетель. Без особой разницы.
Толик, конечно историю не забыл, но стеснялся её, как чего-то странного, мало существенного, не заслуживающего огласки. Но коллеги не забыли и смотрели на сержанта как-то по-иному: разглядели свет в омуте души. Но был ли он, свет этот на самом деле, Быченок сомневался всё свою жизнь. Может и правда, был…
— Ух, молодец что сюда зашёл! Вот так встреча! – радовался Руся, — давай может, по чаю? Пиво тут не удобно.
— Можно. Я бы и покушать что взял.
— Блинчики под ромом возьми, или охотничьи колбаски. Обольют водкой, подожгут и горящими подадут. Экзотика и объедение! И, да… — Солдатов уловил удивлённый взгляд бывшего напарника, — с лёгким тебя паром! В бассейне был?
— Откуда знаешь? – ёкнула тревога.
— Так, глаза красные, как от воды хлорной. А помнишь, мы в Кадриорге шалили как…Эх, было лето!
В парке, там и правда имелся бассейн под открытым небом. От посторонних ограда в два метра, но молодость и удаль толкала к приключениям. Народ лез по ночам, и директор уговорила патрульных взять объект под внимание и особый контроль. Народ оттуда гоняли, но подперев капот УАЗика в стык к забору, служивые лезли наверх, перемещались во двор и купались сами.
Ночь. Тишина. Прогретые за день вода и воздух. Конец сезона. Сказка!
Быченок улыбнулся той памяти.
Уже в сентябре, незадолго до московской проверки, они утащили ночью из Кадриоргского парка две бетонные урны и установили во дворе батальона перед входом.
Подошёл расколотивший бокал официант.
— Апельсиновый сок и порцию эскалопа. Ещё салат оливье.
— Он только с пивом, — уточнил паренёк.
— Тогда в бутылках. Не открывайте. В пакет нам их, — нашёлся с ответом Руслан, — в другом месте глотнём, здесь не удобно.
Так и случилось.
[1] Ныммеская школа милиции.