16.
Старый, истёртый «сидор» — вещмешок с военных лет. Не чистый и прочный. Консервы, нож, открывашка, батарейки, свечи, спички. Валик настоял взять моток крепкой верёвки и запасные носки — особенно шерстяные:
— Пригодится. И сапоги одень. У моря живём. Там стоки, слизь… и местами можно упасть. Вход где — знаешь?
— Догадался.
— И правильно. Туда можно войти по-разному. С других мест тоже — и пути другие. Но отсюда проще и ближе всего. Дядя проход от гмориков закрывал. От нечисти подземной. Но ты не бойся! Я с тобой, брат Пётр.
— Нам бы пистолет, как у Валеры…
— Валера уже там. – Мой сталкер, воздел палец к потолку. – Валера умный, богатый. Всех путей мне не показал. Один только. Он — как королева по шахматной доске: туда-сюда. А я — тупой ладьёй. Вперёд и назад. Тебя если возьму — тоже научу так.
— Как по струне?
— Оборванной. Пошли, там расскажу.
У меня из подвала бутылок как-то раз украли на двести крон! Такой ущерб… Я у тебя оставлять иногда буду, хорошо? За люком. Чтобы тараканы не заползли.
Я смолчал. Хотел уточнить про струну, но это после.
Валик вдруг стал серьёзен, даже немного жалобен:
— Я вот только…
— Только что?
— Боюсь немного. Робею каждый раз катакомбами лезть. Ты меня не оставляй. Путь-то знаю. — Он прижал к боку кривой шведский велосипед, где руль больше похож на рога муфлона. — Здесь всё слоями, понимаешь?
— Какими слоями?
— Культурными.
Я осветил деревянную кладку влажных стен. Валик тащился позади. Прикрепил старую «летучую мышь», поглядывал себе под ноги.
— Это зона диггеров ещё. Добираются, куда могут. А дальше — уже нет. Там другие законы. Там путевые знаки читать надо.
— Какие знаки?
— Посвящение такое. Всё путано, но как иноходец выведет тебя, сам таким станешь. Путь в голове останется. Только в сторону сунешься — пропадёшь. А хоженый — как брод в огне. Там выйдешь, куда шёл, и вернёшься тоже.
Меня вот, сам Валера вёл. К Владимиру Ивановичу тоже. Там и познакомил, в смысле — наверху. Валера много путей знает. Терранавт особого класса!
— Ещё далеко?
— Далеко, конечно! — подбодрил спутник.
— Сколько? Час, два?
— Не в том дело, — Валик вдруг притих. Его голос стал мягким, как ворс на старом пальто.
Звуки путались, вязли, терялись в глинте, в потолочной крошке.
— Вот мы сейчас в какое время идём?
— Вечером.
— А год?
— Что за вопрос…
— Это ты так думаешь, что наш день. А вокруг уже средневековье.
Смотри, осторожно — впереди яма.
Я инстинктивно прижался к стене, а там вязкая слизь, холодная, как чья-то кожа. Велосипед в руках иноходца прыгнул на камне и отрывисто звякнул.
— В XVII веке шведы тут рыли: тоннели, склады, могилы… Прятались от чумы, бочками припасы хранили. Солонина, копчёное… так умели, что крыса зуб не подточит. И своих хоронили тоже тут. Жгли, конечно: прах к праху, пепел к пеплу.
Вон, в проходе том — копоть.
Я бы и не заметил. Валик высвечивал не только пространство, но и границы сознания.
— А сейчас спуск будет. Приготовься. — В этот момент под ногой надломился и полетел вниз камень.
— Осторожней, брат Пётр! Я молю! Ты мне денег на Ригу должен — помни! Здесь ещё — почти наше время. Ниже станет сложнее. Чем глубже слой — тем старше память. XVI век… XV… ещё раньше. У каждого времени — своя цель.
Мы всё глубже въедались в темень, и речь Валика обретала странную философию, будто выводилась в иную логику, в философию временных лет. Залучилась не предсказанной сагой. Она уже не объясняла, а провоцировала что-то внутри — как заклинание. Там, новые, пугающие лабиринты ходов, повороты, и вероломные тупики. Всё впереди. Кружилась голова. Или воздуха не хватает, или надышался радоном?
— А если свернуть, Валя?
— Ты, что? Даже не думай! Там другое. Сгинешь.
— Какое «другое»?
— Нельзя туда. Совсем нельзя. Сразу заблудишься. Не поймёшь. И амба. Ни дна, ни покрышки. Валера — он может. Он в будущем родился. Я тебе говорил?
— А что там?
— Трупы.
— Какие трупы?!
— Разные. С прошлой войны. Другие — ещё живые. Там и взрывчатка бывает. Оружие Валера, думаешь где взял? Там есть такое… Башня подземная. И путь через пороги. Сначала водопад, потом башня. Весной — туда не пройти. Весна в любом веке приходит с ведьминым напором. Но только до времени метро. После Червя — всегда сухо.
— А после метро?
— Всё сложно. Сам увидишь.
Спускались ниже. Я наступил на какую-то писклявую и скользкую слизь похожую на крупного тритона или миногу. Существо вывернулось, огрызнулось и шлёпнуло о сапог.
— Осторожно, говорю. Не лишай добычи крысу. Им тоже надо.
— Крысы тут?
— Редко. Гморики ловят. А человека не тронут.
— Просто так?
— Ну… если золота при тебе нет — зачем нужен? — Валик прищурился, сбил меня. — У тебя нет золота, брат Пётр?
— Откуда?
— Тогда живи. Они нас не трогают здесь. А мы — в их норы не лезем. Территорию чтим.
Иначе — беда. А впереди может… левел прилепиться. Не дай Бог! Но он и плюсы даёт. Гмориков не допустит, где манёвр.
— Кто они такие, вообще? Что за левел, ты о чём? Зачем? – С Валиком жутковато, и назад не свернуть. Поздно!
— Лелвелы — охотники, хозяева участка. Духи. Следят за порядком. Нигде точно не записано. Чужакам позволяют идти, если по правилам. Охраняют от возможных тварей. Хранят баланс.
— И что взамен?
— Как, взамен?
— Ну, вот они тебя охраняют, а ты им что?
— Об этом не думал… – пожал плечами проводник. – У меня без встреч обходилось, только по рассказам знаю.
— По байкам…
— По рассказам! — топнул по луже. — Не знаешь — молчи. Не знаешь про охотников!
— Придумываешь, с ума сходишь, и других тащишь, — я старался как-то успокоить себя. Заставить думать, что иду со сказочником и балаболом, но всё впереди проще.
Валик сплюнул в ответ, погрустнел. Я не отстал:
— Ты с ума то не сходи. Причём тут сказки? У тебя смотрю, кукуха совсем поехала от космогонии всей.
— А ты не слушай тогда. На своих косяках шишки бей! – Разобиделся проводник. – Гмориков этих, думаешь, что, люди только на верху били? Почему они шарахаются даже нас, на территории почти своей? Есть миры превентивных действий. Не скажу какие. Может из нашего, не столь обидного и злого. Охотники те, как мы. Похожи на людей, только выше: Чёрный рыцарь, Советский Мент, ещё кто-то…
Мне вспомнились страшилки пионерского детства. Перед сном, после отбоя в палатах. Только здесь, в недрах, — всё ближе, гуще, сильнее…
— У них левелы, как в игре.
Чёрный Рыцарь — десятый. Мент — двадцать седьмой. Почему — не знаю. Они есть. Ходят. Живут. Кушают.
Я не обязан всего знать! Каждый, по своей какой-то причине. В голову не заглянешь, были моменты значит. А только они есть и всё. И нужно с тем считаться, и не наткнуться в переходах. Теперь ясно, почему я только знакомым маршрутом иду? Как Валера показал, только так и можно. Единственный способ. А по-другому, нельзя. Там, смерть. – Валик кивнул на фосфорный цвет, источенных грызунами костей. – Ладно. Ты давай-ка лучше, мой велосипед веди. Я чуть позади, на всякий случай. Вся эта нечисть… может, Червь пропустил, может, она была тут ещё до викингов.
Потом образы приняла. Ковырнул кто-то кладку — и выпустил.
А теперь — живёт. Вот так здесь всё устроено. — Давай, брат, велосипед мой веди. Я чуть позади.
Пейзаж менялся. Исчезла влага и плитняковый слой. Всё чаще стали попадаться на пути бревенчатые подпорки, источенные древесным паразитом.
— Одиннадцатый век. Приготовься!
— Чего? — испугался я.
— Нагнись, говорю… Там дальше, ловушка.
— Пошли назад! Хватит с меня!
— Теперь нельзя. Не выйдем, если повернуть. Валера остерёг. Надо выйти, а потом возвращаться. Ловушку не бойся. Она сработала давно и не по нам. Просто, ориентир. Вот, нагнись же…
Я больно шибанулся в полумраке о металлический подвес на цепи. Сверху посыпалась крошка.
— Вот! Говорил же… Предупреждал. Кровь идёт? Скажи, это важно.
Пощупал набухающую гематому.
— Нет, вроде.
— Это хорошо, если без крови.
— А почему?
— Не привлекает.
— Кого?
— Откуда я знаю, кого. Кого-то возможного. Ладно, не паникуй, брат Пётр. Одиннадцатый век быстро пройдём. Валера Малокосов где-то тут корону тащил и прятал. По местным отстреливался. Там, ещё немного от древних стоянок, а дальше, ползти только.
— Как это, ползти?
— С трудом — там карстовый слой — пещеры — дренажная система.
Я вспомнил дядину — не случайную книгу — «Скульптор лика земного» — карстовые, естественные пустоты земли — неужели и тут они есть?
Путь превратился в извилистую — как рисунок томографии сердца — дугу — гряду узких щелей.
— Валик, захера тебе там велосипед в будущем? — разозлился я, подтягивая теперь на тросе по очереди то спутника, то его устаревшего «шведа».
— Потом узнаешь — а тебе, брат Пётр, линза нужна?
Я не ответил — раздражение копилось внутри — в пути уже ни раз ободрал локти, подрал штаны, уронил рюкзак.
— Хочешь, отдохнём?
Мы повалились на каменную полку — еле помещаясь рядом с дурацким велосипедом — у которого давно сползло сиденье, а спицы погнулись от встреч с камнями и стенами — где-то внизу остался отражатель — отскочивший ещё на повороте. Дышали тяжело.
Затем поползли — по-другому тут и нельзя было.
Подволакиваю велосипед. Мне вообще уже плевать на этот раритет! Чертыхаюсь сквозь зубы — уже не скрывая раздражения. Валик помогал сзади.
— Терпи, брат Пётр — чувствуешь уже, как тепло?
— Уши закладывает.
— Это давление — центр Земли рядом — скоро до штолен доползём — там полегче.
— Какие штольни? Какой век?
— Сланцевые — или фосфорит — пласты старые — метро рядом.
— Какой нахрен сланец, Валя? Под Таллином никогда не добывали!
— Ты не знаешь пока — выработка — лет через сто пятьдесят после нас — мы далеко — далеко в будущем. Успокойся.
— Это, драть твою жопу — обещанное будущее, скотина!?
— А ты — не надо на меня так — будущее — оно и такое бывает. Это — прямо перед метро — пласты времени, понимаешь? — насечки разных лет.
— Прости, Валик — велосипед этот мне надоел — я не слушал его аргументов.
— Мы уговаривались — велосипед Владимира Ивановича за будущее — помнишь? — и ещё — денег на Ригу.
— Да помню я, Валик — извини.
— Ничего — мы уже скоро.
— Вечность ползём.
— Часов шесть — не больше — вот, сколько времени сейчас?
Я взглянул на часы — утро — восемь.
— А может — вечер?
— Почему?
— А может — следующая ночь — и часы от магнитных аномалий встали?
— Ты что говоришь такое?
— Мы в будущее ползём, брат Пётр — я хочу, чтобы понял ты — здесь нет прошлого времени. На часы смотришь — стрелки видишь — а как проверить? Движение не только по времени — но и физическое в пространстве — иначе здесь не работает. И выхода контрольного нет. Просто знай — там, — Валик показал пальцем вверх, — уже не наш век — кончились ориентиры — ни света солнечного — ни звука живого… Там, наверху — знаешь будет что?
— Знаю — Музей Киноискусств — обрезал я — полез за термосом — от жары и потери сил — дико хотелось пить.
— По чекушке на брата — экономить надо — в обратный путь.
— Там наберём.
— Там с водой очень плохо.
— Плохо? Как — плохо? Ты не говорил такого, друг.
— Обманывать не хотел — сам увидишь — тебе линза — мне велосипед — это пока всё. А вода там есть — но достать трудно — в магазинах не купишь.
— А велосипеды продаются?
— И велосипеды не продаются — все разобрали давно.
После третьего перевала — мы вернулись к диалогу — вышли к прииску — на заброшенную, кем-то глухую пещерную делянку.
Грамотные разломы — рельсы — узкоколейка — всё больше как у нас для шахтёров — вагонетки — ручной труд.
— Вон, ты посмотри — видишь — по стенам слюда — сплав какой гладкий — это Великий Червь — трассировка — прожигал на многие сотни метров в глубину — очень прочно. Но там дальше — зачем-то страховались уже — обшивку, видишь?
— Вижу — я отвечал односложно — от перегрузок и давления поддавливало виски — разнылась усталостью голова.
— Это паттерны — фракталы.
— Как в Санкт-Петербурге — в метро.
— Тюбинговая крепь — чтобы трещины не пошли. Тут — много взрывали — а ниже — ещё больше. Тоннельная обделка — чугунка — железобетон — опасались за шахтёров. Всё-таки — три километра над поверхностью. Вот там — смотри — системы продувки — жару снизить — давление подровнять — Валик указал куда-то в темнеющую даль.
— Как это — три километра? Ниже чем в метрополитенах?
— Ниже — это второй слой — а глубже ещё есть — мы наверх сейчас пойдём осторожно — быстро нельзя — распирать начнёт. Пойдём — и встанем — отдохнём — и дальше…
— Как скажешь… — я облизнул пересохшие губы.
— Главное — не паникуй, Пётр — я хоть и дурак — но иноходец — сам таким станешь — а пока — меня слушай.
— Тут — инсульт бы не схватить…
— Это вряд ли — шахтёры вот…
— А добывали сланец — что ли, правда?
— Сланец — и золото — Валик был серьёзен.
— Под Таллином его быть не может.
— Может — только очень глубоко — нашли после Червя — и фосфорит, и золото тоже. Там ведь как — в Эстонии добывают — сам знаешь где — Кохтла-Ярве, Силламяэ — так?
— Ну и?
— А почему под Таллином нет?
— Почему?
— А оно есть — только лежит глубоко — определить по химическому анализу не могли — и добывать невыгодно — глубоко же — в три километра. Жара — давление поднимается. Не сразу замечаешь — потому что постепенно шли — медленно. Дышим глубоко — глубже нельзя — да и нужды больше нет. Вон — свет видишь?
Валикова «летучая мышь» давно исчерпала ресурс — а помойный фонарик он так и не включил — берег батарейки.
Плавный — тёплый — живой — какой-то необыкновенный свет — тянулся дальше — обволакивал коридоры.
— Это что ещё — газами надышались?
— Это свет из метро.
Землю вокруг мелко затрясло, заподтряхивало и нас — будто посадили в бутылку, но плавно, безопасно.
— Видишь, как? Это вагоны летят. Метро. Здесь, на расстоянии, работает ещё — вертится по кольцу. Но там дальше — уже всё.
— Покататься успел?
— Конечно, нет. Но несколько станций видел. Там свет этот — хитины от Червя, а может, изобрели потом. Оно ведь как было: шаманка та, Ируская Тёща — она настоящая. Дед Мороз есть настоящий — и она вот тоже. Только об этом ещё никто тогда не знал и ей не поверил. Это пока Червь не вышел. Первые сообщения в Сетях никто не слушал и не верил. Смайлики рисовали, знаешь какие обидные… Уложили в диспансер, гады! Я знаю, каково это. Потом Великий Червь её отпустил — конечно, Город прижал в страх. Контакт она телепатией смогла. Получился диалог. И вот там — непонятно. Но вначале, смотри: там, глубже мантии — ядро и раскалённая магма. Сильный пастор с Балкан говорит, что под Землёй — Ад, где обитают демоны. Это, конечно, так. Гморики вот эти поползли. Сам видишь…
На этих словах я инстинктивно и резко обернулся, всматриваясь в тени. Мы были одни.
— Но не сразу, конечно… — продолжил терранавт. — Не из магмы, конечно. А внутри, как объясняла Солана, — разум и есть. Мир ультрагорячей жары. Нам и представить невозможно — как оно так. Температура — несовместимая с людской жизнью. С мучениями и страданиями — тоже. Но непонятно другое: по одной истории, Червь поднялся к людям из любопытства — закантачить с нашей формой разума, установить с людьми связь. По другой истории — он как падший ангел — изгнали из температурного мира огня и кипучей лавы за нарушения и провинность. За что-то очень серьёзное. Тут доказательств нет. Но первый вариант — к истине ближе, я считаю.
— Почему? — мутило, уводило в сторону. Я не слушал внимательно, но боялся утерять с реальностью связь. Уносило куда-то — в пропасть изменённого осознания, в медитацию и странные, идущие отовсюду звуки, в экзистенциальное преодоление глубины. Три километра вниз!
— Потому что вреда людям не принёс. Значит — и не хотел, — продолжал, как ни в чём не бывало, Валик. — Наоборот. Солана его выманила на себя. На город наш. А там, под землёй, у них свои порталы — червоточины во Вселенную, на звёзды и подходящие планеты. Изнутри Земли ведёт сто восемь путей — и там, для жарких ползунов, целая система. Наша планета им — как дальняя периферия, интереса тут мало, а звёзд вокруг — слишком много. Лоцманских карт у нас нет. Понимаешь, друг Пётр? Я вот сам только этот путь знаю — а их немало, даже только для людей. Валера знает. Ты там что, слышишь меня?
— Слышу.
— Ладно. Там Червь такие области наши тронул, пока на поверхность лез… И вот, с этим метро — настоящий подарок. Чудо света: семь станций всего. Последняя — в центре города, на стыке. Кроме линии подземки — имеется перегон и депо для ремонта и стоянки электропоездов. Путь однополостный — ну, в одну только сторону — по спирали и кругу, Петлёй Бесконечности. Хочешь назад на одну — будь любезен, проделай весь путь вперёд. Против движения — нельзя.
— Почему так?
— Иначе не запустить. Платформа и линия передач. На обратную ветку места нет. Два состава — один за другим. Но это ещё не всё. Метро — самое глубокое в мире у нас: полкилометра. В Киеве и Пекине — только метров триста. Глубже — мы сейчас: три километра от уровня Земли и два с половиной — от верхнего слоя. Ну, от метро, то есть… Под каждой из семи станций — в глубину пространства. Путь точно повторяет верхний. В обратную сторону можно было бы — как раз там. Ну, движение против часовой. Да только мир жестокий и жадный. Солана сказала так: от Великого Червя нам, людям, ходы — подарок. И потом — ты представь — это сколько до возможной пересадки добираться в глубину. Второй слой — не для того. Не только подарок — но и знак.
— Знак?
— Знак. Чтобы помнили — не одни мы. Что есть братья по разуму. Там, глубоко внизу, и Ад не страшен. Ад — это просто другая система жизни. Для других форм — благодать. Потому и не страшен. Человеку там — не жить и не мучаться. А помнить — можно. С благодарностью. Такой же уровень, как в метро. И новая религия. Солана постаралась. Я не шучу. На нашем уровне — храмы. Места такие специальные — каждому спуститься, подумать в тишине, Червя мыслями поблагодарить — ну или подношением. Это, понимаешь, брат Пётр, — символика. Выражение благодарности такое. А мысли — он слышит. Ну или слышал. Визит наверх — только один состоялся. Может, ушёл Червь — на другую планету.
— Какие ещё храмы? Мудришь ты, Валик.
— Весьма простые. Где разработки — там и храмы. Со станций — на подъёмнике по шахте, и храм. Их тоже семь. Обустроили по-людски: топчан, скамейка, алтарь подношений — без чётких канонов. Жрецы потом появились. Церковь открыли. Всё в прошлом, брат Пётр. Но и это не всё.
— Что ещё?
— Там ниже — третий уровень, под вторым. Потому что Червь туда шёл, за собой ходы запечатал. И это действительно — глубоко и страшно. Двадцать километров ещё ниже нас — и такой же узор! А ниже — печать. Чтобы нос не совали, брат Пётр. Великий Червь уполз восвояси. Холодно ему в нашем мире. Где закрыл ходы — жара такая, что кровь спечётся. Нам и не надо туда. Но срединная полость… Это дело другое!