14.
Я попытался собрать текст из спутанных временем, перемешанных, но не нумерованных листов.
«В сентябре 1944-го мы взяли Таллин. Вернули город. Но какой ценой…
Только здесь уже всё совсем не просто. Помню то, чего не знают другие. Обе версии. Коля Матюшин их помнит тоже. Пил поначалу горько, потом как-то успокоился, попривык. Это лучше, чем просто смерть. У всего есть цена.
Конец сентября. Мы стояли в районе Пайде. Старый город — Виттенштайн. Именно там я и встретил новость о Таллинском подрыве. Весь Вышгород — замок, церкви, башни, здание советов… Камень на камне не остался.
При отступлении нацисты заложили в подземных катакомбах тонны взрывчатки. Протянули сеть под всем старым городом и дальше, в порт. Детонация — через неделю. Коварный, часовой отсчёт.
Миг — и нет больше города, с его башнями и шпилями! И людей тоже нет. И наших, и местных, и случайных. Никого!
Отряд Матюшина входил в числе первых. Особый отряд разведки фронта. Специальное назначение, уровни и доступы. О том и сейчас знать никому не положено. Это вам не батальонная, не полковая и даже не дивизионная разведка. Особая структура. Но получился бардак.
Матюшин спустился под город зачищать сапёров. О планах информацию имели, потому и прибыли чуть раньше. Но и немец не дурак — встретил у входа. Завязался бой с арьергардом.
Старшина позволил себя заманить. Продвинулся с боем внутрь, в ловушку. Там и погиб с отрядом. Их даже не хватились сразу. А попробуй отыщи — когда наступление и фронт ползёт не по учебникам, а уже как попало…
Некогда цитадель Ливонского ордена, форпост и защита — утонула в огне и крови. И нижний город обвалился в крошку вслед за холмистым верхним. Суровые времена пережил: и Северную войну, и осаду в Крымскую, и стойко дрался в сорок первом — а тут…
Мы с Бондарчуком корноухим тогда крепко выпили спирта. Не попали в мёртвый город. Кому там наши фильмы теперь нужны? Ночью шёл этот дождь. Утихомирил в сон. Но объявился тот нехороший инженер. Запечённая кровь вокруг дыры, где рисуют третий глаз «Аненербе»…
Видение спёрло дыхание, остановило на секунды сердце. Он старался дотянуться ко мне через Ад, но вышло иначе. Я выжил, продышался наконец, сблевал спиртом прямо у колеса фургона. Попустило.
Попытался воссоздать картину: узкие ходы. Немецкие сапёры спешат, ругаются, плетут провода, тянут взрывчатку. Вонючие от сырости и грибка штольни, тусклый свет фонарей. Группа большая, по-муравьиному слаженная. За ней — ещё одна, и ещё одна…
Ограниченный контингент вгрызается в ходы подземелий. Командует убитый командир, инженер, «мёртвая голова». На трезвую голову — такое видеть невозможно.
Наши силы слишком далеко. У Матюшина разбита рация, погиб радист. Отступать — нет уже сил и людей. Не нарушить приказ.
Граната — в попытке задетонировать систему раньше. Вместе с собой и немцами — тут и сразу.
Но вышло не так. Завалил себя и проход. Нацисты просочились через другие. Содрогнули землю, трахнули город.
Очухался, когда полез проявлять киноплёнку. Вот они — старшина, группа его. Живые ещё. В построении после боя. Курят стоят, смеются в кадре. И опять это пятно — на семь-восемь секунд засвета.
Случайно?
Я знал, как быть!
Вышел из фургона — и дверь в лето! Не сентябрь ещё — август. Понимал, к кому обратиться.
— Товарищ полковник, дело есть на Красную Звезду. Вторую.
— Так… Да. Что такое, Калинин? Ты мне тут не темни, брат…
Полковник генералом стал после войны. На «Таллинфильм» устроил. Вся мне награда. Ещё — медаль «За боевые заслуги». А «За отвагу» я получил ещё раньше, в самом начале, до ускоренных офицерских курсов.
Но главное — группа Матюшина осталась цела! Выжила.
И город со второй попытки мы разминировали в срок. Нацистам удалось взорвать лишь несколько жилых домов и телефонный узел.
Кто теперь помнит смерть старшины там — и героическое спасение Таллина здесь? Кто это всё знает вообще?
Что ловушку плели — никто даже не говорит. Засекречено. В целях безопасности и противодействия в мирное время…
Матюшин?
Мается старик. Платит за долгую, переигранную, заштопанную киношным прессом жизнь.
Я заходил, навещал его много раз. Не помнит меня. Всматривается серьёзным, суровым взглядом разведчика-командира. Силится… но поздно. Ничего не вернуть и не вспомнить.
Жаль, что всё так. Берёт в подарок печенье, просит тушёнку и сухари. Потом ищет свои часы по ящикам стола. Вся жизнь…
Я брал эту трофейную камеру с собой на разный случай. Научился снимать без засвета и брака. До случая с автобусом у моста.»
Вот так! Я вновь оторвался от строк. Не врал, получается, Толик. Не навыдумывал про автобус! Было, значит, что-то ещё…
«Когда то было?.. В 1968-м? Или раньше?
Мы ехали следом. Я снимал. Автобус с массовкой — их я не знал тогда поимённо — завалился. Кувырнуло под мост. Нас, идущих следом, тряхнуло на тормозах. Разбилась линза.
Дело засекретили. Иначе — скандал. Провал в будущем прокате, большие убытки для государства.
Повели следствие, да только камеру изъять не успели. Процесс притормозили на время. Там, в автобусе, была не просто массовка, но и костюмы. В них и тонули — вместе со шпагами — все эти «рыцари», «крестьяне», «ремесленники», «нищие» и «купцы». Воды Пирита… Разбираться не стали — накрыли всех разом.
Я проявил всё в тот же день. И опять — вот это пятно засвета на несколько секунд!
Шанс!
Отмотал автореверсом, как и раньше. Плёнка чёрно-белая, отечественная. Год выпуска — 1964-й. А это уже «Знак качества», между прочим.
Долго думал. Не решался. Позабылось многое с войны.
Отыскал попутно репродукцию фотоснимка Маши Сафроновой, учительницы со Смоленщины, что сгорела от керосина в доме своём. 1943 год. И тот же дефект!
Кто так играет?
У киношника-монтажёра покровитель, несомненно, Гермес. Всё связывает. Всё передаёт.
Неужели он?.. — думал я с печалью и горечью. А как ещё объяснить это безумие?
Переклеил обе плёнки. Две — за один раз. Старую, ту, и новую — с моста.
Дальше — наверх. В погреб. Вроде, всё как и раньше — за пару дней.
Сверху — звонок в дверь.
Открываю. Посыльный из группы. Помреж:
— Владимир Иванович, завтра съёмки. Не забудьте быть в семь утра. Собираемся у нас, во дворе «Таллинфильма». Вам тут идти три минуты всего.
Что такое? Было ведь уже…
В памяти — сразу обе реальности. Одна в другую лезет, как на войне.
Я сразу на нашу «фабрику»:
— Замените водителя! Нельзя ему завтра! К врачу, в больницу ему!
Скандал, почти до кулаков. Пиджак мне разорвал, скотина упёртая!
Правда на правду, коса на камень.
Поехал в итоге другой. А наш, с кем заборолись, — в больницу с инсультом. Обвинили меня: довёл человека. Вспоминать не хочу.
Фильм отсняли. А меня уволили с почётом. Часы настенные подарили — с кукушкой.
Куда теперь? Жить-то как дальше? В кинотеатр проситься? В ДОСААФ разве что уйти…
Поехал к Самсонову, на «Мосфильм». Работали с ним раньше, за десять с небольшим лет до моста. И работали хорошо. Он помог.
Генерал мой тоже подключился. Восстановили в должности.
Но проекты уже — ну, так себе. Шлак с дебютантами.
С Семёном Школьниковым в команде — одна радость.
Потом — «Гибель 31-го отдела». И на том уж, настоящий закат.»
Я оторвался от смыслов. Что же получается? Дядя спас разведгруппу Матюшина. Того самого, что ныне в палате напротив Воробьёва живёт. Тот Николай, что вечно ищет часы свои старые и ломанные?
И Воробьёв, и вся массовка, которую он увёл однажды от бездны — переписал их судьбу, ныне в плену разума. Живут долго, и горько.
А как же тот бог-инженер, что навестил журналиста Анатолия Ивановича в Москве, после войны?
Неужели — та самая «Мёртвая голова»?..
У меня обломилось куда-то вниз сердце.
Нет, нет! Должно быть тут что-то ещё. Я пропустил важное. Где?..
Побежал по тексту снова.
Дядя, не в силах больше отправлять намёки, просто ткнул пальцем в нужное место: Сафронова Маша.
«Я после наводил о ней справки. Посылал запрос в райсовет по месту жительства.
Жива. Но не здорова. Вышла после войны замуж. Родила троих. Сейчас — в районной лечебнице для больных душой.
Диагноз: шизоаффективное расстройство. Сопутствующее состояние — биполярное расстройство личности.»
— Дядя Володя, подскажи… Не пойму. Что мне делать?..
Он также спокойно перелистнул собственную тетрадь.
— Вот! — услышал я голос. Единственное за всё время слово.
«…Дальше — наверх. В погреб. Вроде, всё как и раньше…»
Точно — оно! Звуки, идущие из-под земли.
И на этой мысли моей дядя встал. Поднялся, не желая исчезать. Поманил, повёл, приглашая вниз.
Я вступил на скрипучую ступеньку. Ещё ниже…
В погребе он указал в пол. И только теперь я заметил тщательно замаскированный дощатый люк. Дно. Лаз, манящий ещё глубже…
Поверх — небрежно накиданная макулатура. Средство от пытливых глаз.
Снизу — будто постучали…