13.
Он пришёл на свет лампы. Сел рядом. Всё — как в прошлый раз: в офицерском кителе, только теперь парадном, чистом, послевоенного покроя. Лицо стало старше, появились морщины, а на груди — ордена и медали. Юбилейных — больше, чем боевых.
Смотрит внимательно, с интересом, как я перебираю его документы. Он здесь. Совсем рядом. Полный эффект присутствия.
Я закипятил чай — ему и себе.
Кружки разные. Моя — белая, с логотипом современной фирмы: три цветных кубика и надпись «Kungla Media OÜ». У Владимира Ивановича — фронтовая, тусклый алюминий, сбоку — вмятина. Она горячая от напитка. Похоже, он ждёт. Не решается взять в руки.
Я отложил в сторону его пропуска, наградные листы, старую трудовую книжку — недействительную, затёртую. Векселя. Облигации займа. Сберегательные бумаги, свидетельства о мелких вкладах и их снятии. Зачем откладывал? Да и важно ли теперь?
А вот — дневники и альбомы. Серый, плотный, важный — я его уже видел накануне. Касаюсь.
Но не пытайтесь поймать призрак.
Дядя одобрительно наблюдает за процессом…
Фотографии женщин — любимых, молодых. Жив ли кто?
«Рита, 1944». «Mõtle helluse ja armastusega. Sõbrale. Hildi». Как затесались во фронтовой альбом, не понятно.
Надпись в начале его: «4 июня 1942 года. Смоленская область. Деревня Корамзино». Красными чернилами, каллиграфическим почерком. «Дети внимательно изучают кинопроектор. Подпись: Бухары Исупович. Аппаратом — «Лейкой»» На снимке — разобранный киноаппарат. Или, может, радиостанция. Один мальчик в наушниках, вдумчив. Рядом — дядя, ещё молодой. Петлицы вместо погон.
Третий снимок уводит ещё дальше — в довоенное прошлое. Опять дети, опять кинотехника. На дяде — гражданский пиджак, под ним — спортивный костюм на молнии.
На обороте надпись: «Снимался в Бухаре. Детская с/х техстанция. Карточка испорченная, недодержанная. Копировал сам с негатива. Снимал фотокорреспондент».
Переворачиваю лист.
«Удостоверение водителя мотоцикла», 1955. Потрёпанное. Фотографии вразнобой.
Чарджоу, 1937 — но снимка нет. Затем — «Август 1942. Смоленская область, дер. Кадино. В 12 км от великого Бородинского поля. Деревня Бородино».
Дядя Владимир — в гимнастёрке, значок «Гвардия», планшет, ели на фоне. Некоторых фото нет. Только подписи на пустых креплениях: «Январь 1943, Калининская область, деревня Любавичи». «Смоленская область, деревня Грязи. 1942».
Следующее фото — групповой портрет. Четверо: женщины, дядя, и офицер с открытым лбом. Стоят у лесного куста, головные уборы сняты. Подпись: «В.В. Расторгуевы, Клава Фролова и я. Латгалия, Латвия. 1944».
Я листал всё дальше. Снимок: поле, разбитая техника, снег. Один перевёрнутый грузовик. В центре — человек в ватнике и на лыжах, с палками. Подпись: «18 км от Полотняного Завода. 1941 год. К.Г. Юрнов. Деревня Мзги».
Ещё один — без снимка. Только надпись: «Станция Вадино на Днепре. Глушили рыбу. Звенигородов, Михкельсон. Погибли в Латвии в 1944 году».
«Логуша Вова с Азова. 1944. Латвия».
Много фронтовых фото. Маленькие, под лупу — или сканировать. Потом — красивая девушка. Я её уже видел. Без подписи.
А здесь написано: «Люся. 1945».
И снова — она. На этот раз с дядей, который жмётся к её груди, глаза закрыты, сигарета в губах. «Чарджоу. 1937».
Я вспомнил: отец как-то рассказывал про первую любовь брата, и как он потерял её уже после войны. «Деревня Аугулево. Зоя и Шура Эдтарс» — две молодые девушки.
А затем — трагедия.
Фотокарточка. Девушка лет восемнадцати. Стрижка каре. Взгляд — мимо объектива, чуть вверх, как было модно в те годы. Комсомольский значок, светлый воротничок.
Подпись: «Смоленская область, деревня Ситовщина. Учительница Н.С.Ш. 1943 год. Стояли у неё на квартире. Недалеко был фронт. Вечера — с музыкой, с выпивкой.
По отъезду, Маша Сафронова попросила бензина — для подготовки к урокам. Через два дня, растопила печь и, лив из бутылки, вспыхнула. Около четырёх литров. Погибла спустя четыре часа.
Снимок в гробу сделан мною. 14 февраля 1943, у неё дома».
Маленькая карточка — отпевание.
Вот она, живая — Маруся-учительница. С надеждой. И вот — она же, в тишине, под простынёй. Сильная история. Всего два кадра.
Я долго рассматривал их. Молчал.
Дядя Владимир не мешал. Терпеливо ждал, когда я переверну следующую страницу…
Опять — прошлое. Варшавское шоссе, 1941 год. У дороги — разбитые танки. Наши, КВ-1. С другой стороны — полуторка, съехавшая в кювет. Засада. Удачная немецкая охота по колонне.
Подпись: «У реки Ока, к городу Тула».
Снимков много. Это — фронтовая жизнь дяди.
Альбом венчает рисунок. Женщина на открытом пространстве, волосы развеваются на ветру. Летняя блуза раскрыта от верхних пуговиц. Груди полны, рвутся наружу. Лифчик, в фантазии художника, явно не предусмотрен.
Нет в этом вульгарности — лишь порыв, томление, напоминание о жизни.
Дальше — тексты песен, тосты. Владимир Иванович знал вкус жизни.
Был жизнелюбом, но не без причин топил грусть — и в компании, и в одиночестве. Имелись суровые причины.
Я перебирал документы, записи… и, наконец, дошёл до дневника.
Строки его тетрадки зазвучали, как голос. Он не говорил — просто смотрел, молча. Иногда — с одобрением, почти с улыбкой.
Он перечитывал себя — рядом со мной.
«С группой старшины Матюшина я познакомился неожиданно. Ленинградский фронт. Шла оттепель.
Мы ехали вдвоём, без сопровождения. На обочинах — разбитая техника. Наша. Немецкая. Её оттащили, сдвинули в сторону, чтобы не мешала здоровому транспорту. Если танк, то приходилось аккуратно объехать. Едем. Спокойно. Активных действий тут уже не вели. Расслабились. И вдруг — из-за фургона выпрыгивают тени. Масхалаты. Автоматы — прямо в нас.
— Halt!
Мы — в ступоре. Бондарчук по тормозам. Я — за кобуру, но дверь уже дёрнули. Не успел я. Тряхнули за телогрейку вон, на снег.
— Hände hoch! Hebt die Hände auf!
— Papire!
А какой там папире? Потом, слышу, один из них другому:
— Коля, нет, эти точно свои.
— По-русски размовляете?
— А то ж… — только и выдавил. Поперхнулся фразой и глотнул грязного снега.
Подняли. Проверили документы.
— Извини, товарищ старший лейтенант. Предосторожность. Работа такая. Командир группы разведчиков.
— Фамилия?
— Обойдёмся. У нас раненый. Возьмите.
Из-за покалеченного немецкого фургона вышли ещё. Двое — без оружия, в немецкой форме. Офицер и солдат.
Несут носилки из еловых веток и брезента. На них — Разведчик наш, халат бордовыми пятнами.
Остальные — с автоматами. Своими и трофейными. Усталые. Вымотанные. Побитые. Но держатся.
— Это — коллеги твои. То, что осталось.
— Ich bin Inzeneer, — робко вставил чужой офицер.
— Инженер, да необычный. Вон, лейтенант, гляди — их фургон и есть. А там дальше — другой. Диверсионная группа к нам в тыл. Ну и наткнулись. Этот их, — старшина глянул на инженера, — на камеру перед походом записывал. Тут — мы. Пока они позировали — положили тут всех от греха. В языки — самых безопасных. Ваську не сберегли. Ты Петровского в госпиталь возьми. Не растряси по дороге. А нам с этими быстрее и легче.
— Ну…
— А что — ну? Тебе там трофей шикарный. Нам ни к чему. Камера твоя и фотоаппарат — Carl Zeiss. Я тебе его потом отдам, через госпиталь, когда в штабе проявят. А камеру забери сразу. Проектор ещё — в фургоне у них. Забери сразу — запасным будет, если вдруг что. Плёнку мы уже сняли. Инженер помог. Ну?».
Камера та, и правда, любопытная, да и проектор не простой: обладает реверсом и обратным ходом. Это позволяет откручивать кадр в обратном движении. Такой технологии мне раньше видеть не довелось. Наши проекторы рассчитаны только на показ плёнки вперёд, на однонаправленное движение плёнки. А здесь — зачем так?
Снимать может на цветной кадр. Siemens C II, работает без электричества, с ручным заводом. Плёнка на 16 мм. Прочный корпус, портативная. Чемоданчик к ней, два сменных объектива и неустановленного назначения — насадка-линза.
Проектор тоже — Siemens 16/2000. Работает, как и наш, от сети или бензогенератора. Экран на треноге — в комплекте. Автоподача плёнки, возможность обратной перемотки. Механизм надёжный, легко обслужить прямо в поле. В фургоне инженера нашёлся также генератор Bosch, звуковой блок и пара ящиков с запасными частями, усилителями и лампами.
Вот так появился у меня чужой проектор и полный комплект. В хроникёры — прямо иди. Плёнку я себе впоследствии выписал, а фотоаппарат так и не передали. Ушёл трофей в штаб или журналистам.
Разведчика мы доставили ещё живым. Перелез к нему в кузов, чтобы рядом быть. Там — две наши лежанки, как и положено киногруппе. Передвижная будка. Спецстатус. Если не в движении и не отдаёшь концы — то спать тут можно крепко и сладко. Особенно в дождь.
По правде-то, не жаль, что немецкий фотик ушёл другому. У меня имелся свой ФЭД — вполне удобная машинка. Сколько на нём снял? И всю войну, и после, вместе со мной и рядом.
С момента трофейного обретения — пошли несчастья.
«Весёлых ребят» крутили у полевого госпиталя. Я старался не использовать трофейный кинопроектор. Не то чтобы берёг — дело не в этом. Наш — положен по штату. Случись что — как объяснишь?
Техника иногда капризничала. Бывали обрывы. На такой случай — склеечный пресс под рукой. Вот и тогда — ставлю бобину, и взрыв прямо рядом! Немцы! Прямо во время просмотра почти, в перерыве. Кто ожидал?
Внезапный прорыв фронта. Контрудар составом: танковая колонна и пехота. Здесь-то, откуда?
Заняли оборону — да где там…
У нас своё начальство. Быстро собрались и рванули в глубину, в штаб доложить. Когда вернулись — нет госпиталя и в живых ни души. Всех зачистили. И медперсонал тоже.
Господи, за что же так?..
Я ребят этих… вот же они — снимал для хроники, на память. Утром снимал, на заре. А тут…
Немец отстрелялся и ушёл, укатил восвояси. Закрепляться и не подумал. Короткий, бесчеловечный рейд — и отступление.
У нас условия для проявки были. Забрал у фрица из кинолаборатории, где инженер колдовал. Именно — что колдовал! Как иначе?
У меня на плёнке — брак. Пятно секунд на восемь. А что такое эти восемь секунд? Это для катушки — вечность почти. Конечно, я вырезал, подклеил, перемотал. Автореверс — полезная штука, новые возможности. Запустил по новой фильм. Вот — ещё живые там все. Смеются. Сестрички в халатиках ходят, солдатики на костылях, в пижамах. К «Волге-Волге» готовятся…
У меня аж слеза накатила. Не смог дальше смотреть.
Стыдно стало. Бросили их тут умирать. А сами…
Оставил дело. Вышел самокрутку задымить и… глазам не верю!
Вот он — живой госпиталь, как на плёнке проявился, медленным кадром. Из пространства поверх руин проступил новый. А прежние развалины и трупы — утащило куда-то. Затянуло в дымку, или будто огнём лёд растопило. И живы все, и немцев ещё нет…
Что это?..
Давай Бондарчуку орать:
— Заводи! Нечисто здесь!
А госпитальные мне:
— Что ты, лейтенант! Как же фильм? Куда сорвался, пьянь?!
Не ответил. До своих, до штаба. Доложил, что прорыв будет. Увидели немца по дороге.
Полковник мне:
— Нет там немцев. Быть не может. Ты, лейтенант, фильмов трофейных пересмотрел? Под трибунал хочешь?
— Отреагируйте, товарищ полковник! Если нет — отвечу. А если да — вы госпиталь ещё спасёте!
Рванули наши тридцатьчетвёрки. Вошли немцам наперёд. В бочину вмазали. До госпиталя они не дошли совсем чуть-чуть.
Мистика? Фантастика? Правда!
Полковнику — Красную Звезду. Нам с Бондарчуком — жизнь.
А ночью — сон мне беспокойный. Вижу того инженера немецкого. Только с дырой во лбу. Камеру тычет, на оптику:
— Смотри, мол, на объектив смотри — что с ним.
Проснулся — в поту весь. Страшно с мертвецом общаться. Да ещё — чужим.
Подошёл к камере — ничего в ней особенного. Режим съёмки правильный. По экспозиции я быстро разобрался, что к чему.
И стал инженер меня мучить. Одно время — каждую ночь визитами. Потом попустило. Ослаб дух его — до поры.
Спустя месяц попали в засаду. Парашютисты — числом с полроты или чуть меньше. Ну, взвода два примерно. Выскочили на опушку — и по нам.
Бондарчуку пуля в ухо прошла, благо по касательной. Кровью истекает, а транспорт ведёт, каналья!
Я — вслепую, из пистолета обе обоймы. Не увидел результата.
Казалось, они специально за нами оба раза охотились — вундер-технику отбить хотели. Это я уже после факты сопоставил.
А тогда — на дороге нам грузовики навстречу с ликвидаторами. Пропустили. Что с нас-то им взять, со своих? В сторонку — и отдышаться. Бондарчука моего подлатать. А позади — бой. Наши ведь тоже не с винтовками — штурмовая броне-пехота!
Где-то заметили вовремя купола парашютов. Потом, когда назад шли, гляжу — старшина этот, Матюшин Коля. Хорошо запомнил потом его имя. Говорю:
— Стой, братиш!
— А, лейтенант, ты? — обрадовался кряжистый и суровый командир группы.
— Выходит, тебя мы от немцев отбили!
— Выходит так, братиш.
— Я тебе фотоаппарат обещал — и нет его.
— Ну и ляд с ним!
— …И Васьки нашего тоже нет.
— Эх… Ты это, давай — сниму тебя в кино. Для истории. Плёнки запас есть. И отряд твой. Можно издалека. Потом увидишь где-то…
— Для истории, говоришь? Валяй! Сегодня с хроники посмотришь — а завтра и не вспомнит никто. Снимай, лейтенант!
На фотик свой тоже пощёлкал несколько кадров. Проявить — времени сразу не нашёл. Потом руки дошли. Они теперь все со мной. Вот — смотрят, как раньше. Только из альбома.
Я оторвался от чтения. Пошёл заварить свежий чай. Автор строк сидел на прежнем месте. Никуда не отходил. Наблюдал молча.
«Наше штатное оборудование во многом схоже с немецким. 16-ЗП-5 для плёнки 16 миллиметров — звуковой кино-проекционный аппарат от завода „Кинап“. Литое основание, армейский зелёный цвет. Головка и фонарь, ниже — кронштейны для верхней и нижней бобин. Они связаны шарнирно с корпусом головки. Для переноски устанавливается в чемодан, а кронштейны сматывателя наматываются вокруг оси шарниров и прижимаются к корпусу головки кинопроектора.
При работе 16-ЗП-5 необходимо устанавливать на усилитель. Привод лентопротяжного механизма осуществляется от асинхронного однофазного электродвигателя с пусковым сопротивлением. Весь приводной механизм заключён в литой силуминовый картер. Смазка механизма местная, подшипниковые втулки валов зубчатых барабанов — бронзографитные.
Лампа просвечивания питается переменным током высокой частоты от усилителя, что практически полностью устраняет пульсации светового потока.
Ёмкость бобин — 120 мм. Источник света — лампа накаливания со спиральной нитью „Биплан“, цоколь Ф1, 500 или 750 Вт, 110 В. Полезный световой поток: 135 люмен при 500 Вт, 160 люмен при 750 Вт. Объектив — тип РО-101-1, фокусное расстояние 3,5 см, относительное отверстие 1:1,65, оправа с винтовой нарезкой.
Обтюратор — для перекрывания света, двухлопастный, дисковый, рабочий угол — 72°. Стабилизатор скорости — маховик на валу гладкого барабана. Звукочитающая лампа — лампа накаливания со спиральной нитью, 4 В, 3 Вт, питается переменным током высокой частоты. Вес кинопроектора — 19 кг.
У нас в комплект входят: воспроизводитель звука с оптической дорожки, усилитель ПУ-13, пара громкоговорителей ДАТ-4, автотрансформатор КАТ-7, бензиновая электростанция-генератор АБ-4, переносной экран — ну и, конечно, ЗИП: запасные ремни, лампы, шестерни, щётки, нагрузочные катушки, аппарат для синхронизации звука, прессики для склейки.
Всегда в запасе — три–пять фильмов, включая кинохронику, агитфильмы… ну, и комедии. Боли и страданий хватало и так. С экрана показывать трагедии или горе смысла не имело.
Плёнка рвётся нередко. Тогда — остановил, склеил, запустил дальше. Зрителей — иногда человек двести — ждут продолжения. Переключатель: мотор, проекция, мотор, выкл».