06.
Обе мужские палаты стоят напротив друг друга. Один им сектор. Сегодня, моя территория забот. Зависит от того, как распределят график. Мы действуем сообща. Иначе, в Грайффенхагени Хоолдекоду никак.
Быстрее и легче, это когда сразу вдвоём, втроём и сразу. Один поднимает, второй меняет памперс, третий подкатит инвалидное кресло. Но внутренняя, повышенная ответственность за театр рабочих действий, именно у того, кому вписали этот сектор в план дня.
Работает с нами и уборщица. Моет отделение утром и вечером. Иногда, вместо неё трут полы санитары. От ситуации зависит. Бывает, уборщица в чём-то поможет, где-то поддержит, где даже ни её дело.
Витя Запрудный, здоровенный посидевший мужик. Не старый ещё. Тот самый, крупный, пугливый верзила под два метра. Навещала только мать, пока не умерла. Попал к нам Витя после крупной драки много лет назад. Никто не помнит, когда. Времена были советские, и законы тоже. Дебоширу отбили голову, мозги, память. Мать узнавал не всегда. Когда удавалось, всегда горько плакал. Без возможности осознать ситуацию и своё в ней место, был насторожен и всех боялся. Основная беда, его длинные, изъеденные грибком ногти. Шёл в наступление и драку всякий раз, когда заходило дело их стричь. Коли ни орать и душевно, не принуждать к цирюльным вопросам, Витя спокоен, а иногда и доверчив. Бывали конфликты, когда он считал, что соседи по палате лезут в его шкаф.
Уговорами беду отводят. Меня он смутно вспоминал с прошлого дежурства и приветливо улыбался, воспринимая порой, за врача.
Поздоровался.
Я протирал пол. Конец смены. Для динамики и настроения, музыка из МР3-колонки. И в этом вот джазе, стоит Витя. Раскачивается в такт ритма и движений мокрых косичек мопса. Исподлобья напряжённый взгляд. Ожидает беды. Панические атаки накрывают бедолагу пару раз в день. Веду влажной кистью по полу, развожу влагу и чистоту. Музыка ещё эта.
— Витя, а какой год сейчас? – спросил ни то, что в шутку или забавы ради. Но отчего-то стал интересен ответ. Реальность у Вити своя, значит и время другое?
Мужик испуганно вжал плечи.
— Пятьдесят шестой? – ответ робкий, скорее для проверки догадки своей. Вцепился в эмпатию, как рыбак крючком сечёт серебристое брюхо и разматывает спиннинг.
Что такое? От неуверенных слов его и взгляда, накрыло в жар и сразу в холод. Остановилось на мгновение всё. Где-то на полу застыли капли. Исчезли звуки, музыка иссякла вдруг. Швабра застряла на взмахе. Перехватил дыхание комком дзена. И поменялось что-то вокруг. Мир стал чуточку светлей. Магнитная волна накатила резким валом. За окном иной градиент. И вокруг… Стены крашены иначе. Только лица всё те-же. Я отлип усилием от гипноза. Перевёл взгляд. За стеклом и правда, другой город! Лиговский проспект узнаешь в любую эпоху. Там движение, светофоры, люди в плащах и с зонтами. Идёт дождь, и нет зимы. И ни облачка на небе. У меня косятся ноги…
Выскальзывает из рук швабра. Пальцы на подоконник. «Москвичи», «Победы», старые «Волги». Шашечки на такси. Иная музыка. Радиоточка на стене, транслятор проводной, «Утренняя зорька». Кружится голова, еле держусь, попав в родной город, но чужое время.
— Это как? – еле смог выдавить комок вопроса.
— Пятьдесят шестой, как? – уточнил Витя, втянувший в грань своей реальности.
Палка достигла пола, щёлкнул о дощатый пол стафф. Линолеум наносной, куда-то пропал вовсе. И швабра теперь старая, конструкция сложная и совсем ни та. Тряпка – серая мешковина. Ни за что не отмоешь до бела.
Нашёл силы, делаю шаг. Медленный, тягучий, неуклюжий. Плывёт мир вокруг. По коридору другие люди. Знакомых нет. Ключ на связке старый. Уверенно входит в натёртую полость. Лестница, потом, гардероб, выход. Никто не обращает на меня взгляд.
Лиговка!
Пятьдесят шестой!
Или, что тут за год и в правду?
Собираю лёгкими дождевую влагу. Попал в минувшее. Что за морок такой?
Остановка почти рядом. Схлопнул двери, брыкнул отработанным октаном ПАЗик- 652. Видел я такой в виртуальном музее. Мимо два милиционера в тёмно-синей форме.
— Гражданин, вам плохо?
— А? Нет, спасибо. Мне, хорошо. – Шагнул, отступил назад к подъезду, к дому что похож на психушку. Нырнул обратно.
В обратном порядке: гардероб, лестница, коридор этот старый. Краска со стен шелушиться, отпадает штукатуркой довоенной. Ключ, замок, отделение.
Много света. Современные лампы. По коридору гуляют без цели.
— Ты куда выбегал зачем? – встретила взглядом напарница, Таня.
— Так телефон в раздевалке забыл, — выдавил сухим комком фразу.
В палате, в дверях всё так-же тесниться, вжимаясь в косяк Витя. По центру ведро и капитулированный моп на полу.
— Там, пятьдесят шестой? — Уточнил он.
— Пятьдесят шестой. А ты, Витя, Ленинградский, что ли?
— Выборгская сторона! – Оживился. Просиял, ткнул себе с гордостью мощным кулаком в грудь.
Сумасшествие, это неспособность передать другим собственную картинку мира.
Лиговский проспект 44. Ленинградский областной психоневрологический диспансер: «Внимание! Будьте осторожны! Возможно обрушение элементов фасада здания и штукатурного слоя».